Марина Борисовна петушилась, а Гарусов спокойно возражал:
— Инженером она работать не пойдет. Ей учеба нужна только для бумажки. Половина заочников так учится, и вы это хорошо знаете...
С заочным образованием и правда было неладно, и Марина Борисовна шла на мировую. Не могла она долго сердиться на Гарусова.
— Ну, ладно, Толя, вы меня не убедите, и я вас тоже. Давайте не будем ссориться, поговорим о деле...
Руки Марины Борисовны дрожали, но она мужественно продолжала:
— Ваш вывод в конце второй главы кажется мне неизящным. Я бы здесь воспользовалась преобразованием Лапласа...
Гарусов закончил диссертацию точно в срок. Работа получилась хорошая, но не выдающаяся, нормальная кандидатская работа. Отзывы от оппонентов пришли вполне положительные, один: «Безусловно заслуживает», другой: «Без всякого сомнения, заслуживает». Организации тоже поддержали. Наконец назначили день защиты. Гарусов, судя по внешним признакам, не волновался, был спокоен даже сверх обычного. Зато очень переживала Зоя. Черный костюм, в чем защищать, у Гарусова был, еще с Воронежа, когда хорошо жили. Из хозяйственных денег купила Зоя с рук нейлоновую рубашку. В черном костюме, в белой рубашке и с галстуком Гарусов походил на маленького проповедника.
Заведующий кафедрой, Роман Романович Темин, выступил на защите в качестве научного руководителя. Говорил он о Гарусове весьма одобрительно, хотя и несколько общо: было видно, что работы он не читал и доклада не слушал. Зато Марина Борисовна, в лучшем своем платье и в парикмахерской прическе, очень ее портившей, слушала Гарусова в каком-то трансе, так и приподнималась на своем стуле и шевелила губами вместе с докладчиком.
Гарусов изложил диссертацию хорошим языком, складно, а главное, кратко: ухитрился даже сэкономить пять минут из двадцати отведенных, чем очень расположил к себе членов ученого совета. На вопросы отвечал ясно и толково, так что произвел на всех очень хорошее впечатление. Только в заключительном слове выкинул неожиданный номер: поблагодарил своего научного руководителя, Марину Борисовну Крицкую. Этот небольшой комический эпизод оживил постную атмосферу. Все засмеялись, и один из членов совета ехидно спросил: «Мы только что слушали вашего научного руководителя, кажется, его звали иначе, и он был мужчиной?» Гарусов не растерялся, попросил извинения у профессора Темина, сказал, что многое почерпнул из его ценных указаний (на самом деле указание было одно: закрыть форточку), но настаивал, что фактически его научным руководителем была Марина Борисовна, идеи которой и были развиты в диссертации. Марина Борисовна слабо пискнула: «Не верьте ему!», но ее слова были встречены смехом собрания.
Ученый совет, размягченный неожиданным дивертисментом, проголосовал хорошо и дружно: двадцать «за» один «против» (в одном «против» сразу заподозрили профессора Темина, и несправедливо: «против» голосовал один доцент, которого Гарусов, еще студентом, раздражал своей несоразмерной росту солидностью). Марина Борисовна сияла так, словно она только что в муках родила Гарусова.
После защиты они зашли на кафедру и еще раз, напоследок, посидели за двуединым столом, где столько было переговорено, переспорено, сделано и переделано.
— Ну вот, Толя, вы и кандидат... Поздравляю вас еще раз, дайте руку.
Гарусов взял ее руку, чуть изогнутую, как бы для поцелуя, но поцеловать не догадался.
— Хоть сегодня-то вы счастливы?
Гарусов с трудом вышел из глубины и сказал:
— Марина Борисовна, я хорошо понимаю: моя кандидатская степень — в общем, то же, что и Валино высшее образование.
— Не понимаю.
— Очень просто. Если бы я был честный человек, я прямо сказал бы на защите, что диссертация не моя, а ваша.
Марина Борисовна перепугалась:
— Вы с ума сошли! Не смейте и думать так, не то что говорить! Мало ли кто подхватит, сообщит в ВАК...
— Отчего бы ВАКу не узнать правду?
— Правду?! Тут и намека нет на правду! Вы же сами знаете, сколько в диссертации ваших идей...
— Ни одной, — твердо сказал Гарусов. — Если я обманул людей и выдал эту диссертацию за свою, то...
— То что?
— Исключительно из личных соображений. Я не могу уехать из Ленинграда, Вале через год кончать институт.
Марина Борисовна примолкла. Если правду сказать, она была немного разочарована... Она ждала чего-то другого, более торжественного, более растроганного, она сама не знала, чего ждала. Гарусов выпустил ее руку. Они поднялись.
«Что ж, ничего не поделаешь, — думала Марина Борисовна, — такой уж он: суховат, но зато глубок. Сыновей же не выбирают...»
На другой день он позвонил и пришел.
— Вчера была встреча, — сообщил он, и только по нижней губе было видно, что он счастлив. — Вот, подарила мне авторучку.
Он вынул авторучку из нагрудного кармана и посмотрел на нее, как на ребенка.
— Ну, и как у вас теперь складывается, какие перспективы?
— Сказала, что любит, чтобы ждал, — ответил Гарусов, дрогнув углами губ. — Может быть, и правда любит. Я ведь от нее за все годы первый знак внимания получил.
— Ну вот, как хорошо, я люблю счастье.
— А может быть, и нет, — не слушая, продолжал Гарусов. — Может быть, просто боится, что уеду, пока она институт не кончила. Я имел глупость ей сказать про эти предложения, связанные с отъездом.
— Вы, разумеется, не едете?
— Нет, отказался. Пойду младшим научным к Трифонову.
Марина Борисовна ахнула:
— Младшим? Вы, кандидат? Да вас везде старшим с руками оторвут! Только бросьте клич...
— Я это знаю. Я даже сам об этом размышлял, потому что оклад старшего гораздо выше. Тогда я мог бы больше помогать тому человеку и скорее выплатить долги.